ПРОРОК В БОЛЬНОМ ОТЕЧЕСТВЕ. К столетию Льва Гумилева

ПРОРОК В БОЛЬНОМ ОТЕЧЕСТВЕ. К столетию Льва Гумилева

По воспоминаниям Эммы Герштейн, Лев Гумилев во время первого ареста и заключения при свидании с матерью, Анной Ахматовой, воскликнул с большим воодушевлением: «Я — не первый воин, не последний, Долго будет родина больна». Читатель, конечно же, узнал стихи Блока («На поле Куликовом»), в общем-то не самого любимого Гумилевым поэта. Но с кем же собирался воевать молодой ученый? И чем же была больна его родина? И излечилась ли она от этой болезни?
То, что Гумилев не только выжил, но и сумел состояться как ученый и высказать идеи, ставшие событием века, можно объяснить только чудом. Он должен был погибнуть и как сын расстрелянного отца, и как русский историк, опиравшийся и продолжавший традиции русской историософии и русской науки (К.Леонтьев, Н.Данилевский, «евразийцы», В.Вернадский), и как просто порядочный и честный человек и патриот дворянского происхождения, которому как будто бы уже и не было места в советской жизни.
«Вы опасны, потому что вы грамотны»,— сказал Гумилеву прокурор после очередного судилища. Сталинский чиновник, видимо, полагал, что Гумилев грамотен как-то по-своему, не по-советски. Позднее на месте сталинских окажутся «прокуроры» либеральные (в широком смысле). И для них Гумилев тоже будет опасен.
Он мог погибнуть в лагере, на войне, но судьба хранила его. Публикуя книги по истории центральноазиатских народов, Гумилев исподволь создавал свою грандиозную теорию этногенеза. Однако выйти к читающей публике с главными своими мыслями о мировой истории ему удалось лишь в конце жизни. Главные книги Гумилева «Этногенез и биосфера земли» и «Древняя Русь и Великая степь» будут напечатаны лишь в 1989 году.
Одна из заслуг Гумилева как ученого и мыслителя, — он сделал познание истории интересным и увлекательным занятием. История — это не механическое нагромождение фактов, бессвязное скопление каких-то материалов. История — это прежде всего жизнь людей, только в большом хронологическом и географическом масштабе. И поскольку в жизни ничего не происходит без причины, и в истории есть свои причинно-следственные связи. Только в основании этих связей не какие-то абстрактные (гегелевские или марксистские) «законы» истории, а вполне человеческие «страсти» — то, что Гумилев назвал «пассионарностью». И страсти эти могут быть (и часто бывают) неразумными, иррациональными.
Гумилев как историк доказал правоту Достоевского («Записки из подполья»), —- в жизни первично «хотение», а не «рассудок». И «хотение» это может быть безрассудным, толкающим человека к опасным поступкам. Но ведь без этого нельзя представить мировую историю. Зачем Александру Македонскому, имевшему все, что может только пожелать обычный человек, понадобилась еще Индия? Но поскольку царь греко-македонцев был не обычным человеком, а пассионарием, сжигавшая его изнутри страсть честолюбия продиктовала ему это решение, несмотря на чудовищные препятствия и даже ропот собственной армии.
А можно ли без фактора пассионарности понять феномен бен Ладена? Можно ли рационально объяснить, почему этот человек отказался от обычной жизни со всеми ее радостями и удовольствиями, гарантированными ему его происхождением и богатством, и выбрал смертельно опасный путь с , мягко скажем, проблематичными шансами на успех?
Когда страсти иссякают, кончается и собственно человеческая история,—- она безраздельно сливается с историей природы. Этот финальный этап жизни этноса Гумилев назвал «гомеостазом» —- равновесием с природой—- и блестяще описал его в своей книге «Этногенез и биосфера земли» на примере племени онгхи на острове Малый Андаман в Индийском океане. Если бы Руссо вдруг оказался на этом острове, он наверное нашел бы свой идеал «естественной» жизни почти воплощенным. Правда, ни сам Руссо, ни тем более его идеи онгхам были бы совершенно не понятны и не нужны.
Если использовать жанровую терминологию, история движется от трагедии к идиллии. От трагического взрыва страстей к идиллическому умиротворению и слиянию с природой, с природными ритмами.
Помогает ли теория Гумилева понять нашу современность? Здесь особенно важны два понятия его теории —- «надлом» и «антисистема».

Страниц: 1 2 3 4

Опубликовано в Публицистика, просмотров: 8 515, автор: evgkon (8/9)