Норма и не норма

Вместе с колхозами советская власть понастроила маслозаводов. Казалось бы, хорошее дело. Но вот беда: у колхозных коров, лишенных хозяйской заботы и пригляда, стремительно упали надои. А затем, плохо кормленные из-за неубранного вовремя сена (а кто его будет вовремя убирать для чужих коров?), они стали тощать, слабеть, болеть и дохнуть. И вот результат колхозного «процветания»: ни масла, ни коров, ни настоящих крестьян (колхозники — это уже не крестьяне), одно зарастающее крапивой здание маслозавода…

Керсновская пытается подсказать своей собеседнице причину разорения:

« У нас говорят: от хозяйского глаза жиреет скотина…» .

Женщина в белом халате не первой свежести прекрасно понимает, что это правда. Но эта правда ей не нужна. Она опасна, от неё можно пострадать. А вдруг собеседник, совершенно не знакомый человек, донесёт на неё куда следует… И она надевает защитную маску, закрывает лицо листом советской газеты: «Тут, понятно, злодеи виноваты, эти самые вредители. Их враги народа научили. И свои, и из-за границы».

Таких советских качеств, как у её случайной собеседницы, Керсновская была совершенно лишена. Лгать и притворяться она не умела и не могла, что, разумеется, умножало её неприятности в советской жизни.

Около полугода продолжавшийся побег закончился арестом, судом и смертным приговором, замененным десятью годами ИТЛ (исправительно-трудовых лагерей). Гулаговская судьба в конце концов забрасывает её в Норильск, и мы отметим еще одно наблюдение Керсновской, очень интересное для историка и социолога.

Речь пойдёт о своеобразной инициации, которую власть устраивала для превращения относительно свободных и нормальных людей в зависимых рабов, радующихся тому, что они еще живы и получают свою пайку.

Норильск нуждался в разнообразных специалистах. Но прежде чем они (заключенные, разумеется) начинали работать по специальности (врачи в больницах, инженеры в шахтах и на заводах), их заставляли заниматься совсем другими делами: разгружать баржи, разбирать плоты круглого леса, вытаскивая брёвна из ледяной воды, долбить в вечной мерзлоте котлованы для ТЭЦ.

«Лишь после того, как они «хлебнули горького до слёз», те из них, кто выжил, были без ума от «счастья», когда им предоставлялась возможность работать по специальности, и рады были тому, что получают талон на 200 граммов каши и 150-200 граммов солёной трески. Никому из них и в голову не приходило сетовать на разлуку с семьёй, на то, что жизнь разбита, что пришлось покинуть, быть может, навсегда, родные места, друзей, близких. За счастье считали, что не надо стоять на вахте, а затем весь день мучительно мёрзнуть от безжалостной пурги и надрываться от непосильного труда. А уж как они старались, буквально из кожи вон лезли, чтобы не угодить опять на общие работы».

Для Виктора Астафьева такой инициацией стали лагеря для новобранцев, «запасные полки», с их жёсткой и даже жестокой муштровкой, плохим питанием, превращавшим новобранца в доходягу, а затем иногда и  в жертву под сапогами командира… Такое  « колониальное» отношение власти к будущему защитнику страны поразило Астафьева не менее чем сама война. Но рассказать и опубликовать это в своём романе «Прокляты и убиты» он смог только в 90-е годы. Хотя, вероятно, размышлял об этом всю свою жизнь.

Беседуя с Твардовским (см. книгу Астафьева «Зрячий посох»), он спросил его прямо: «…Что это такое было? Зачем?». Ответ Твардовского:

—-Да-а! Запасные, запасные,— посмотрел куда-то в сторону Твардовский.— Кормили там так и доводили до такого состояния людей, чтобы все они добровольно на фронт просились.

Два наблюдения двух современников говорят об одном, о том, как власть формировала  «настоящего», т.е. послушного советского человека.

 

Страниц: 1 2 3

Опубликовано в Публицистика, просмотров: 5 683, автор: evgkon (8/9)