Годы надежд и испытаний

Примерно в это же время или чуть позже я получил известие из дома, что, наконец, объявился дядя Ваня. Как-то, когда жили вместе в Марах, я спросил дядю Ваню, почему его не берут в армию. Чтобы я не приставал, он ответил, что у него в глазу выросла родинка, и поэтому его не берут. Его,  а также Емельяна Кабанова, Федора Крикунова с Боклы и гармониста Александра Анненкова долго не брали в армию, потому что все они были сыновьями кулаков, хотя все они с пятнадцатого года. И лишь в январе или феврале, когда посчитали, что на фронте сгодятся и  кулацкие сынки, их призвали. Дядя Ваня сначала служил в Фергане, в кавалерии, а потом попал на фронт и там пропал без вести. Но потом оказалось, что его, пленного взял к себе в работники помещик в Восточной Пруссии. Там он до сорок пятого года и работал. У  помещика в работницах была полячка. От дяди Вани она родила сына, которого назвала Иваном. Вот такие пироги были у дяди Вани. Как ему удалось избежать неприятностей, связанных с пленом, не знаю. Не помню, чтобы он после своего освобождения из плена писал мне письма.

Полуголодная жизнь закончилась – пей, ешь, что душе угодно. От немцев нам досталось много продовольственных складов. Вот было раздолье после долгой голодовки. Открывали банки с тушенкой, рыбой и ели пока, как говорится, назад не пойдет. Наедались до икоты, поглаживая свои, пока еще худые животы. От переедания открылся понос, но его переносили гораздо легче, чем после коровьих хвостов. Стали искать банки с печенью (она закрепляла). Если попадались с тушенкой, то уже бросали. Вот ведь как было.

Перед вступлением в Пруссию наше командование разрешило нам делать все, что хотим, только не убивать мирное население, если не подняли на тебя руку. Как потом выяснилось, был издан приказ командующего о том, чтобы не было никакого мародерства и прочее, и прочее. Приказ был от января месяца(!), а зачитали нам его перед самым первым маем, перед наступлением на Штеттин и Берлин и каждый расписался в приказе. Конечно, делали все, но осторожно. Да и никто не останавливал. Начальство тоже понимало. И солдаты по возможности удовлетворяло свои желания не только в еде, барахле, но и по женской части – этой природной прихоти человека, тем более оторванного от семьи на многие годы. Личного оружия у нас не имелось, поэтому кроме приставания, никакого насилия не было, да и с той стороны желающие, конечно же, были.

Рассказывали, что наш солдат пристал к одной монашке в монастыре, а монашка оказалась переодетым немцем.

Теперь, шагая дальше на Запад по территории, где жили немцы, мы, на правах победителей, а главное, мстителей,  могли делать все, что хотели. Зарезали свинью, посолили в ящике из-под снарядов. Но так как опыта солить не было, сало затухло, пришлось закопать в землю. Подвалили вторую – получилось хорошо. Попробовали гусятину – не понравилась, стали ощипывать кур. После такой еды хочется побаловаться чайком – пожалуйста, пей. С сахаром нет проблемы – у немцев все найдется не в дому, так в повозке, на которой они удирали о нас.

В одном городе (да и потом тоже разрешали) дали нам два часа похозяйничать. Я тогда оставался охранять машину с пушкой.. Натаскала братва! Принесли ведра два пива, кто-то – ящик печенья, другой – ящик сигарет. Принесли мешок кожаных сапог, мешок круглого ноздреватого сыра, много сахара.

Здесь произошла и трагедия. При стрельбе по самолету, который летел в низине, чуть не задевая землю, под выстрелы одной нашей пушки попала собственная батарея. Одному солдату начисто снесло голову, второму оторвало ногу (через день он умер), а двоих просто взрывной волной скинуло с пушки, не повредив их. Была пушка зеленая, стала красная от крови.

Дошли до Балтики, отрезав Пруссию. Вернулись назад и снова вперед и опять к морю, к Данцигу, снова отрезая группу фашистских войск. Им оставалось или сдаваться в плен или купаться в море. По приказу Гитлера все населения должно было отступать вместе с войсками. Кто остался, значит, он предатель родины. Города оставались пустые.  Уезжали они, кто на чем, кто на телеге, кто на тракторе с тележкой, прихватив ценные вещи. Когда мы отрезали им путь – все стали возвращаться назад. И вот мы видим: по дороге идут к фронту наши войска, а навстречу им тысячи подвод беженцев. На каждой телеге прибит маленький флажок: белый – немецкий, бело-красный – польский, а дальше французский, итальянский, каких только не было.

Как-то один наш солдат (Селюжинов) остановил немецкую подводу и шарил там что-то. Его увидел проезжавший мимо комиссар полка. Подозвал к себе (он своих людей знал хорошо) и спрашивает:

– Что ты ищешь?

Солдат отвечает:

– Ищу сапоги.

Комиссар ему:

– Да разве в дамских сумочках бывают сапоги? Если тебе нужно что-то, отведи подводу в сторону и ищи себе хоть сапоги. Ты посмотри назад: все подводы стоят, вся Европа ждет, когда ты в ридикюле отыщешь сапоги.

Страниц: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50

Опубликовано в Проза, просмотров: 87 194, автор: Kabanov (44/72)