Годы надежд и испытаний

Как-то, когда мама ткала, а я смотрел как она то влево, то вправо толчком кидала челнок. Вдруг прибегает Гриня и говорит, что в деревне Подгорная пожар, и мы побежали смотреть на пожар в Подгорную (за километр от Елатменки, вниз по ручью, на его правой стороне). Горел дом их родственника. В деревне у нас в те годы пожары не случались и поэтому нам, хотя  было и далеко, очень хотелось посмотреть, как горит дом. Видимо детям огонь кажется чем-то невероятным, сказочным.

И может быть в том же году, но зимой мы увидели пожар уже на западной стороне, в мордовской деревне Ключовке, и тоже несколько мальчишек побежало туда. Я тоже. А ведь от дома туда километра полтора будет. Немного мы не добежали до пожара, догнала на лошади моя мама (она ехала к отцу в Ново-Константиновку, которую мы называли просто Константиновкой) и посадила меня в красивый, обтянутый материей возок. Его одолжил сосед наш – Камский Никита.

Горел крайний от нас дом. Проезжая мимо, я с вожделением смотрел, как падали горящие стропила и жерди, разбрасывая искры. Хозяину горе, а нам – созерцание чего-то таинственного.

Потом мы с мамой приехали  в Константиновку. Но отца в магазине не было. Мама забеспокоилась. Мы заехали к его напарнику Юнаку Алексею. Оказалось, что отец, уехал за товаром и пока еще не приехал.

Как-то находились мы с мамой в передней избе, вдруг вбегает к нам разъяренная соседка Фекла Камская (сестра Григория Кадысева) с поднятыми кулаками и требует (хорошо, что только требовала) чтобы мама набила меня.

– Он разбил в бане окошко, набей сейчас же ему.

Я, конечно, напугался, не конфетами ведь собирается угощать. Я перед мамой стал креститься и говорю:

– Ей богу я не был даже у бани, а был около качели и не знаю ничего.

Фекла все шумит и говорит, что ей кто-то сказал, что я разбил. Кое-как крестясь перед иконой, я убедил маму в своей невиновности. Соседка ретировалась, негодуя, что-то ворча до двери.

Жестокие были соседи «камаи» – так называли люди Камских. Был у них сын Иван, старше меня на шесть-восемь лет. Он был дураковатым и довольно сильно. Помню, как он матерился, как говорят, безбожно: и в бога, и в тридцать три креста, и прочее, качаясь при этом на качелях, устроенных молодежью в переулке между домом Якова Клюшкина и Кости Солдатова, через три дома от нас. По этому переулку ходили в родник за водой и как раз мимо той злополучной бани, за осколок стекла которой чуть не прошелся по моей спине ремень. Но мне помог Бог, которым я божился перед мамой, а в него мама верила свято.

            И вот этот Иван, если опаздывал к обеду, а опаздывал он часто, оставался голодным – такой у них был порядок. Я, бывало, прибегу домой, отрежу кусок хлеба и опять на улицу, а у Камских такого не было. Если вечером опоздал к определенному часу (или установленному), то в дом не попадешь – ворота с калиткой закрыты намертво. Однажды Иван ночевал в колоде, в которой кормят лошадей, прикрывшись соломой. А утром хозяин, Алпаев Федор случайно чуть не запорол его вилами.

В глубине нашего двора на грани с Камским был саманный хлев с хорошей дверью и окошечком (там зимовали овцы, а осенью, как правило, лежало много арбузов: ешь – не хочу). Над ним, поперек всего двора была крыша. Зад двора – каменная стена с дверью. И вот залез Иван на этот хлев (там неслись куры), а там, около гнезда вместо яиц лежала круглая буханка хлеба, испеченная мамой и зимнее женское пальто.

Обосновался Иван неплохо: и еда, и тепло, и сено под ним душистое. Мама обычно пекла хлеб, чтобы хватало надолго, и хранился он и мука тоже в каменной кладовке и никогда не закрывался на замок. Если кто-то спросит, зачем не запираешь, она всегда говорила: «А Бог-то не допустит, чтобы украли или еще что-то». Видно Бог пожалел тогда  Ваню-дурачка, вечно голодного и холодного.

            Может вскоре после этого случая или чуть позже, узнаем мы, что Иван каким-то образом – видно голод погнал – оказался у татар. Они жили по реке Дёма километрах в десяти. Видно он что-то украл, и они посадили его задом на кол, а потом его привезли к деревне, чтобы он мог добраться до «родного дома». Умирал он на соломе в каменном хлеву, даже не побывал напоследок в доме, как все. Вот так обошлись с ним родители, не убоялись Бога. А ведь тоже были староверы. Правда, у них была своя церковь, где был попом Лосев. Принадлежали они к австрийской вере.

            В раннем детстве у нас было две лошади: Рыжуха и Рыжко. Бывало, мы с Гриней пойдем по нужде под сарай. Рыжко, если забудешь про его существование, обязательно схватит зубами с головы шапку и начнет ее трепать, потом бросит.

Страниц: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48

Опубликовано в Проза, просмотров: 97 006, автор: Kabanov (44/72)