Годы надежд и испытаний

После длительного поста съедали столько яиц, что потом отрыгивалось «каленым яйцом», как тогда говорили. Если случалась пасха в разгар посевной, то праздновали только один-два дня. А потом выезжали в поле пахать, сеять, несмотря на то, что по  церковному работать было нельзя всю неделю (то есть работать в праздник считалось грешно). Однажды и я «пахал», сидя верхом на лошади, а отец держал однолемешный плуг, идя за ним по борозде. В то время, по-видимому, я был пока один ребенок в семье.

Перед великим постом, а он длился семь недель, была «маслена неделя» – масленица. Вот было весело на деревне. Родственники ходили друг к другу в гости. По деревне веселье лилось рекой. А на масленицу, как правило, всегда была оттепель. Группами стояли около дома. Пройдет мужик мимо баб, поймают, в ширинку насуют снега. А поймают мужики бабу – тут уж проще – один поднимает юбку, остальные горстями кидают под юбку снег. Бабы визжат от холода. Пожалуй, завизжишь, ведь в те годы бабы даже и не знали, что такое рейтузы или трусы, которые, кстати, и мужики не знали. А в последний день масленицы, да и в такие дни тоже, катали ребятню на санях по деревне, а после обеда вязанку ржаной соломы привязывали к лошади, поджигали и ездок катил по деревне, сжигая всю вязанку. В этот день доедали блины, ибо завтра, в понедельник уже есть их будет грех. Татары по многолетнему опыту это знали и к нашему посту приготавливали мороженую рыбу, выловленную в реке Дёме.   Уже в понедельник, а может быть во вторник, появлялись в деревне продавцы рыбы (ее в пост есть можно). По деревне слышен их крик:

– Кому балык! Кому балык!

Бывает другой подходит к женщине и просит:

– Матка, дай поганый блина.

В те годы ходило много нищих и даже калек. Помню одна женщина (или девушка) ходила вперед пятками. Мама обычно насыпала им лотком муки, иногда кормила чем-нибудь. Посуду после незнакомых людей обычно носили в церковь для освящения, ибо она уже считалась поганой.

В начале зимы в деревне появлялись (не каждый год) вальщики-татары. Натягивали на стене струну, накладывали на нее шерсть и били по струне специальной дощечкой. Шерсть становилась пушистой. Потом валяли валенки. Валяли они и у деда Василия.

Помню, работали у нас двое – отец и сын. Отца звали Сафа Латыпыч, а сына – Миллион (Минияр). Двадцать лет спустя, в 1947 году, я был уполномоченным[7] от райкома на уборочной в татарской деревне Ново-Аврюзово. На току один татарин вдруг спросил, как моя фамилия. Потом он рассказал, что валял валенки у нас и у деда. Я ответил, что все помню, и как кого звали, тоже помню. Миньяр и говорит:

– Это же бит, родня, давай переходи ко мне!

Я 1перебрался к нему от старушки, куда был поселен, и  десять дней находился у «родни». А потом и Миньяр бывал у нас в Раевке «на пожарке»[8] где мы жили. А через два года он нашел в своей деревне амбар, который продавался. Мы его купили и перевезли на лошадях в Раевку, где из этого амбара построили дом отцу (в том же переулке, где уже был мой дом).

В деревне была своя церковь и свой батюшка. Иногда приезжали и более высокие духовные лица. Где-то в двадцать пятом или в двадцать седьмом году приезжал на моление (был какой-то праздник, возможно, Троица) епископ из Бугуруслана. Остановился он в дому Ситникова Павла (через два дома от деда Василия). Очень красивый был дом. Помню, как от дома до самой церкви настелили из половиков дорожку. В церкви, по середине  сделали ступенчатое возвышение из досок и тоже покрыли  красной материей. Он поднялся на это возвышение и крестился не голой рукой, как, обычно, наш батюшка, а с расписанной, как риза, длинной лентой.

Наверное, потому после, когда шел маленький дождик, мы пели:

– Дождик, дождик, перестань, я поеду в Буруслан Богу молиться, царю поклониться.

В то время в деревне многое из одежды делали сами. В том числе и белье. В каком-то году в нашем огороде была посеяна конопля. Потом, как только поспела, ее скосили и разложили в речке, чтобы намокла и волокна отстали от стебля. Потом сушили и на мялке ломали стебли. Затем в большой деревянной ступе деревянным пестом окончательно разбивали стебли и отряхивали от остатков кострики. После этого на больших широких деревянных гребнях расчесывали кудель, делали отдельные мочки. А из этих мочек на пряхе пряли нити. Все эти операции в основном делала мама. Потом в передней избе поставили ткацкий станок, и мама стала ткачихой. Ширина полотна была сантиметров пятьдесят. И весь этот титанический труд был нужен для того, чтобы из этого полотна сшить пацанам штанишки, отцу подштанники, маме нижнюю рубашку, а также на утиральник (полотенце) и другое. Этими же нитками подшивали валенки. Для этого на концы нити прикручивалась свиная щетина, при случае выдернутая со спины живой свиньи.

Страниц: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48

Опубликовано в Проза, просмотров: 96 983, автор: Kabanov (44/72)