Годы надежд и испытаний

Наступил декабрь тридцатого года. Я учился в первом классе. Река уже замерзла, но недостаточно. Мы – несколько пацанов – решили играть в козны (бабки). Дядя Ваня (он жил у нас) играл, а я его обслуживал: ставил на кон бабки, а когда он сбивал, я собирал их и складывал в чайник. Сами друг друга предупреждали, чтобы вместе не сходились, но в азарте игры забыли, что лед тонкий, и я как раз и провалился. Сначала пошел не на правый пологий берег, а поближе, к ступенькам, где брали воду для бани, не понимая, что в воде-то ступенек нет. Я не дошел до берега с метр, а вода мне стала уже почти до ушей, и ноги больше не шагали. Дядя Ваня, видя это, быстро ко мне, хватает меня за воротник и тянет в другую сторону. А я еще с ним спорю, что тут близко.  Вылил я воду из валенок и бегом на печку отогревать ноги, стоя босиком на ее теплых камнях. Печка лечила многие болезни. В первую очередь простуду: посидел на печке до пота, и как рукой сняло.

Как-то в январе прямо на уроке мне стало нечем дышать, я опять на печку. Потом одна бабка признала, что у меня одно ребро зашло за другое и «выправляла» его. А мама у кого-то нашла и принесла мне «мочены» яблоки. Недели через две отец отвез меня в Раевку к врачу. Я слышал слова врача:

– Как только он выжил!

Много лет спустя рентген показал на одном легком «кальцинет», то есть когда-то я болел, но это место потом заросло.

            Однажды ехали мы с отцом по крестовой дороге, мимо молоканской деревушки и далее прямо через реку Дёма по шаткому мосту. В деревне Тюбетеево подъехали к одному дому. Вышел хозяин дома, и мой отец ему сказал:

– Арума[15], знаком.

Он тоже так ответил, и обеими руками пожали друг другу руки. Потом зашли в дом и на полу, на коврике, сели втроем и ели руками, из медного тазика, мясо, — вероятно, конину.

Первую свою учительницу помню только по фамилии – Дмитриевская. Была она очень строгая. Помню, зимой играли мы на дороге около дома Мигунова Андрюшки в «котел». Сейчас и в деревне-то, вероятно, не играют в эту игру, не гоняют лошадиный катыш, не забивают его в лунку — «котел». Мы увидели, что идет учительница –  все попрятались, кто где, а когда она прошла и удалилась – снова стали играть. Она к  нашей семье благоволила. Однажды принесла подарок – жестяный с красными цветами, поднос под самовар, который у нас был. Задолго до окончания первого класса мне учительница разрешила писать ручкой, чернилами. И я пошел в сельсовет, где отец работал секретарем и со стола незаметно «свистнул» ручку с пером. Там, где ручку надо брать пальцами, было утолщение, и была надета тонкая коричневая резинка. Почему я не спросил у отца, а втихаря слямзил? Наверное, так было мне интереснее.

Шел 1931 год. Где-то к осени отец вдруг уехал в стоящийся Магнитогорск, где работал завхозом в гостинице. Оказалось, мой отец с председателем сельсовета Солдатовым Иваном дали какой-то женщине справку, что она середнячка, а была она раскулачена, и где-то это вскрылось. Поэтому отец и Солдатов побыстрее уехали. Через какое-то время к нам пришел милиционер, отрезал от фотокарточки кусок с изображением отца.  На фотографии[16] слева от отца стояла мама, а перед ними в центре дед Василий с маленькой книжецей в руках. Отец был в военной форме, с вынутой из ножен саблей.  Конечно, форму и саблю ему дал офицер для фотографии. Фотографировались в Саратове. Адрес отца милиция узнала, по-видимому, по письмам, которые он присылал.

Уже зима наступила, когда отец оказался в тюрьме, в райцентре Киргиз-Мияки[17]. На санях мы поехали в Мияки – мама, дядя Харитон и я. Там под тюрьму приспособили мечеть. Мы заходили в эту тюрьму-мечеть. Там по бокам у стен были нары.

Дядя Харитон остался в тюрьме на ночь вместо отца, а мы ночевали  на квартире, которую у кого-то сняли. Там я впервые услышал с помощью наушников радио Москвы. Помню, передавали какую-то музыку. А наутро отец с дядей Харитоном поменялись местами, и мы вернулись домой.

После поездки в Мияки мама организовала у нас в доме молебен с участием попа. Народу было много. Батюшка Мифодий говорил о помощи божьей, об освобождении, о неправильно осужденном, страдающем рабе божьем Акиме.

Всего вероятнее, и отец подавал заявление (или что-то) на пересмотр его дела, и вскоре он был освобожден. Но дома, мне кажется, он не жил, а сразу уехал в Московскую область, на станцию Голутьвино,[18]  где работал сапожником в мастерской до лета тридцать второго. Оттуда он потом привез весь сапожный инструмент и колодки.

Еще в тридцать первом году отец написал заявление в колхоз, но мама поднялась, как говорят, на дыбки, и отец вынужден был взять заявление обратно. Тогда в каждом доме, куда не зайдешь – везде только и говорили об антихристовой печати, которая будет, если войдешь в колхоз.

Страниц: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48

Опубликовано в Проза, просмотров: 97 017, автор: Kabanov (44/72)